Неточные совпадения
Вещи, которые были для нас святыней, которые
лечили наше
тело и душу, с которыми мы беседовали и которые нам заменяли несколько друг друга в разлуке; все эти орудия, которыми мы оборонялись от людей, от ударов рока, от самих себя, что будут они после нас?
Вахрушка только махнул рукой и
летел по улице, точно за ним гналась стая волков. У него в мозгу сверлила одна мысль: мертвяк… мертвяк… мертвяк. Вот нагонит Полуянов и сгноит всех в остроге за мертвое
тело. Всех изведет.
— Гаршнеп обыкновенно очень смирен, вылетает из-под ног у охотника или из-под носа у собаки после долгой стойки без малейшего шума и
летит, если хотите, довольно прямо, то есть не бросается то в ту, то в другую сторону, как бекас; но полет его как-то неверен, неровен, похож на порханье бабочки, что, вместе с малым объемом его
тела, придает стрельбе гаршнепов гораздо более трудности, чем стрельбе дупелей, особенно в ветреное время.
Болотная курица и погоныш, равно как и луговой коростель, имеют совершенно особенный свой полет, медленный, тяжелый и неуклюжий. Зад перетягивает все
тело, и они точно идут по воздуху почти перпендикулярно или
летят, как будто подстреленные.
В это мгновение я увидел другого орлана, направляющегося к той же лиственице. Царственный хищник, сидевший на дереве, разжал лапы и выпустил свою жертву. Небольшое животное, величиною с пищуху,
полетело вниз и ударилось о землю с таким шумом, с каким падают только мертвые
тела.
Время
летит. Благодарю бога за отрадное, неожиданное свидание. Много нашел в ней нового, успокоительного, радостного. — Она тебя целует. На огромном
теле совершенно детская рожица — симпатичное создание!
Я быстрей лесной голубки
По Дунаю
полечу,
И рукав бобровой шубки
Я в Каяле обмочу;
Князю милому предстану
И на
теле на больном
Окровавленную рану
Оботру тем рукавом.
В Петербурге он был больше известен как врач духа, чем врач
тела, и потому, по преимуществу,
лечил женщин, которых сам очень любил и знал их и понимал до тонкости.
Он наконец подплыл к берегу, но прежде чем одеться, схватил на руки Арто и, вернувшись с ним в море, бросил его далеко в воду. Собака тотчас же поплыла назад, выставив наружу только одну морду со всплывшими наверх ушами, громко и обиженно фыркая. Выскочив на сушу, она затряслась всем
телом, и тучи брызг
полетели на старика и на Сергея.
— Этого я не могу, когда женщину бьют! Залез на крышу, за трубой сижу, так меня и трясёт, того и гляди упаду, руки дрожат, а снизу: «У-у-у! Бей-й!!» Пух
летит, ах ты, господи! И я — всё вижу, не хочу, а не могу глаза закрыть, — всё вижу. Голое это женское
тело треплют.
Если вы устремитесь прежде всего на уничтожение вредно действующих причин от холода и голода, тогда надо будет
лечить не народ, а некоторых других особ, из которых каждой надо будет или выпустить крови от одной пятой до шестой части веса всего
тела, или же подвесить их каждого минут на пятнадцать на веревку.
Аромат их духов и разгоряченных
тел странно смешивался с запахом степной полыни, увядающего листа, лесной сырости и с отдаленным тонким запахом скошенной отавы. Повсюду — то медленно, то быстро колыхались веера, точно крылья красивых разноцветных птиц, собирающихся
лететь… Громкий говор, смех, шарканье ног о песок площадки сплетались в один монотонный и веселый гул, который вдруг с особенной силой вырывался вперед, когда музыка переставала играть.
— Что здоровье!..
Тело еще можно
лечить, а душу нет, — душу не вылечишь! — отвечал Елпидифор Мартыныч грустным тоном.
Освободившись от одежи, Надежда Федоровна почувствовала желание
лететь. И ей казалось, что если бы она взмахнула руками, то непременно бы улетела вверх. Раздевшись, она заметила, что Ольга брезгливо смотрит на ее белое
тело. Ольга, молодая солдатка, жила с законным мужем и потому считала себя лучше и выше ее. Надежда Федоровна чувствовала также, что Марья Константиновна и Катя не уважают и боятся ее. Это было неприятно, и, чтобы поднять себя в их мнении, она сказала...
Так думал Лаевский, сидя за столом поздно вечером и все еще продолжая потирать руки. Окно вдруг отворилось и хлопнуло, в комнату ворвался сильный ветер, и бумаги
полетели со стола. Лаевский запер окно и нагнулся, чтобы собрать с полу бумаги. Он чувствовал в своем
теле что-то новое, какую-то неловкость, которой раньше не было, и не узнавал своих движений; ходил он несмело, тыча в стороны локтями и подергивая плечами, а когда сел за стол, то опять стал потирать руки.
Тело его потеряло гибкость.
Стоял я на пригорке над озером и смотрел: всё вокруг залито народом, и течёт тёмными волнами
тело народное к воротам обители, бьётся, плещется о стены её. Нисходит солнце, и ярко красны его осенние лучи. Колокола трепещут, как птицы, готовые
лететь вслед за песнью своей, и везде — обнажённые головы людей краснеют в лучах солнца, подобно махровым макам.
Генриетта, стоя на своем фиолетовом возвышении и держась вытянутыми руками за трапецию, напряженно и выжидательно следила за каждым движением мужа и вдруг, поймав темп, отталкивалась от табурета ногами и
летела навстречу мужу, выгибаясь всем
телом и вытягивая назад стройные ноги.
Это ловкое, стройное
тело с рыжей головой напоминало мне древние стрелы, — обмотанная смоляной паклей и зажженная,
летит в темной ночи стрела на чье-то горе и разор.
Вавило точно на крыльях
летел впереди всех, умиленный и восторженный; люди крепко обняли своими
телами его
тело, похлопывали его по плечам, щупали крепость рук, кто-то даже поцеловал его и слезливо шепнул в ухо...
Мирослав, пылая нетерпением,
летел туда на бурном коне своем: мы взглянули — и знамена новогородские уже развевались на холмах — и волховцы на щитах своих подняли вверх
тело убитого начальника московского.
При звуках радостных, громовых,
На брань от пристани спеша,
Вступает в царство волн суровых;
Дуб —
тело, ветр — его душа,
Хребет его — в утробе бездны,
Высоки щоглы — в небесах,
Летит на легких парусах,
Отвергнув весла бесполезны;
Как жилы напрягает снасть,
Вмещает силу с быстротою,
И горд своею красотою,
Над морем восприемлет власть.
Вот на колокольне Василия Великого вспыхнул пожаром красный бенгальский огонь и багровым заревом лег на черную реку; И во всех концах горизонта начали зажигаться красные и голубые огни, и еще темнее стала великая ночь. А звуки все лились. Они падали с неба и поднимались со дна реки, бились, как испуганные голуби, о высокую черную насыпь и
летели ввысь свободные, легкие, торжествующие. И Алексею Степановичу чудилось, что душа его такой же звук, и было страшно, что не выдержит
тело ее свободного полета.
Говорили, будто она живет в Послове поневоле и «пребывает» тут одним лишь
телом, а что «душа ее не тут» — она живет «в недосягаемых сферах». Сама же княгиня Д* не считала себя равною ни с кем и не допускала к себе никого. У нее была собственная церковь, собственный поп и собственный врач, которому она не позволяла
лечить никого, кроме ее особы.
— Ну,
тело твое в землю закопают, ну, а то, чем ты… чувствуешь, думаешь, это — душа. Она на небо
полетит.
Царь вскочил с кресла как ужаленный и глубоко вонзил в пол острие своего костыля. Шахматный столик с шумом
полетел на пол. Вяземский бросился поднимать его и подбирать рассыпавшиеся шахматы. Иоанн дрожал всем
телом. Гнев, ярость и злоба попеременно отражались на его лице. Несколько времени он не был в силах произнести слова и лишь немного оправившись прохрипел...
Он старался одной ногой упираться в гнилое бревно колодезного сруба, чтобы ослабить тяжесть своего
тела, висевшего на кирке, и дать хоть немного отдохнуть совершенно окостеневшим рукам. Гнилое дерево трещало, и каждую минуту кирка могла не вынести тяжести, и он
полетит на дно. Там — верная смерть.
Голос Ярославнин слышится, на заре одинокой чечоткою кличет:
«
Полечу, — говорит, — чечоткою по Дунаю,
Омочу бобровый рукав в Каяле-реке,
Оботру князю кровавые раны на отвердевшем
теле его».
Время быстро
летело, наступил день отъезда графа Владимира. Хотя это было в четверг, Анжелика была дома, так как всю неделю ее била лихорадка и она чувствовала страшную ломоту во всем
теле.
Платониде стало страшно, и она бросилась в сторону, но только лишь белое плечо ее сверкнуло в темноте ночи перед глазами Маркела Семеныча, как медный крючок, запиравший раму, от сильного толчка
полетел на подоконник и рама с шумом распахнулась, а обе руки свекра схватились за
тело невестки.